«Просыпаешься ты утром, немножко несовершенная, но вполне годная. Худенькая, но с сиськами, волосы у корней не прокрашены, но так даже естественней, приятней глазу. Тянешься ручками к мужику своему, тоже, конечно, не аленделон, но в каких-то ракурсах даже и получше будет, побрутальнее. И так вот поцелуешь его в щетину и думаешь: как же хорошо-то все! — а тут и собачка проснулась, хвостиком бьет, по паркету коготками цокает, намекает, что пора уже ей и поссать. На улице тоже красота — дождь, снег, говно, какого-то ребенка ревущего в сад ведут, а ты смотришь на присевшую собачку и опять радуешься: как хорошо, что свои-то уже выросли, сами в школу, сами из школы, счастье же! Возвращаешься домой, а там уже и кофе поспел, как хорошо-то, думаешь, что тогда в ашане три коробки фильтров купили, счастье же! И такое счастье каждое утро дней примерно двадцать в месяц выпадает. А потом вдруг — херак, и все… все! Числа приблизительно двадцать первого телефон с прискорбием сообщает: первый день ПМС, Анна! И… открываются глаза. На все. И нет от этой правды спасения. До двадцать восьмого точно нет. Потому, что не надо, не надо больше этой лжи, самообмана, мишуры этой глянцевой — хватит!!! Проснулась она. Башка не прокрашена, ленивая, страшная, старая, как пипец, а все туда же. И жирная притом. Собака распущенная, тоже жирная, из пасти воняет, хоть святых выноси, скачет тут. За каким хреном она вообще? Кто ее завел? Детки! А зачем? Поиграть! Они поиграли, а ты каждое утро с ней прешься! В снег, в дождь, в говно! И этот еще лежит. Лежит он тут! Нарочно ведь лежит, видно же по нему, что задумал подлость. Не хочет с собакой гулять, притворяется, что спит! А как ему, с другой-то стороны, не притворяться, если рядом с ним каждый день такое? Дура жирная, с непрокрашенной башкой и собака вонючая, тоже жирная? Как это выдержать, чтобы не впасть в летаргию? Ну, ладно, хоть на улице ничего не изменилось — война с окружающей средой идет хорошо. Ребенка какого-то в сад волокут. Так ему и надо, пусть сидит там, сволочь. Хочется прямо подойти и сказать: че ты орешь, мальчик? не понял, куда попал? ты в жопу попал, ясно?! И бесполезно орать, никому ты тут не нужен, так же, как и я! В лифте рыдаешь уже, от ужаса происходящего, от бессилия и мрака. Дома этот, с кофе. Говорит, как хорошо, что тогда в ашане три коробки купили. А ты так вкрадчиво: может, лучше о чем-нибудь другом поговорим? — О чем? — Ну, расскажи мне лучше про Таню Иванову. Как ты был в нее влюблен. — Я тогда в школе учился. — А ты все равно расскажи, мне очень интересно! — и смотришь так, немножко с презрением, исподлобья. Ну, доводишь его потихонечку, слово за слово, нихрена не сделано, утро прошло в скандале, и вот ты уже за рулем, в школу за ребенком едешь. И тут совершенно случайно, ничего, как говорится, не предвещало, тебя подрезает какое-то безответственное ничтожество с тверскими номерами. Казалось бы, плюнуть и растереть! Но не в эти дни, не с двадцать первого по двадцать восьмое. Ты паркуешься у школы, руки дрожат, ты совершенно раздавлена жизнью: тебя не уважают на дорогах, ты жирная, а твой мужик любит Таню Иванову. И тогда ты поднимаешь глаза и видишь прямо перед собой надпись — ПРОДУКТЫ. Ты идешь в ПРОДУКТЫ и покупаешь шоколадку милку, в которую для пущей калорийности вставили печеньку. И еще нутеллу, хорошо, если она у них в продуктах где-то у окна стояла и подморозилась. Берешь еще пластиковую ложку, садишься в машину, ешь милку и замерзшую нутеллу. Пластиковая ложка быстро ломается, тогда нутеллу можно есть ключом. И как-то… отпускает.»
© Анна Козлова